Что же дает философия? В трактате Боэция с выразительным названием «Утешение философией» философия изгоняет муз, дающих больному сладкую отраву. Но прежде чем предлагать помощь, она требует, чтобы страждущий перестал стонать и жаловаться, подобно Иову (не плакать и не смеяться, а познавать — так советовал Спиноза). Философия помогает только при условии отказа от всего мирского. Сократ рассматривал смерть как дар потому, что видел в ней радикальное освобождение души от рабства тела. Но философия только утешает, ибо говорит, что несчастья и страдания неизбежны, но не избавляет от них. Наоборот, христианство дает веру в избавление от страданий. Иов плачет и страдает, и просит вернуть утраченное, и Бог совершает чудо, не ссылаясь на невозможность, вытекающую из законов.

Здесь мы сталкиваемся с трудностью понимания шестовской мысли. Обычно полагают, что вера принижает человека и заставляет его поклоняться Богу, а знание, напротив, внушает уверенность в себе. Шестов пытается доказать нам, что на самом деле истина связана с принуждением: самоочевидность — лицемерное прикрытие пытки.⁶⁵ Это, пожалуй, близко идее Фуко, который показал, что порядок знания обслуживает порядок принуждения. За учением стоит наказание. Тот, кто не понял и не согласился с истиной, тот не сдал экзамен, попал под медицинский диагноз или под приговор суда. И все-таки странно, что, признав свободу (именно она в рассказе о грехопадении первой пары людей гарантируется человеку, хотя и такой жуткой ценой, как страдание), Шестов отрицает познание. Именно ветхозаветные Адам и Ева, а вовсе не Сократ первые выбрали познание и этим реализовали свою свободу. Они заплатили за это тяжестью первородного греха, который сами уже не могли искупить. Но почему это обещание снова звучит в утверждении Иисуса Христа: Я дам вам истину, и она сделает вас свободными. Не является ли Христос новым искусителем? Не об этом ли мы говорим, когда критикуем поворот европейской культуры к разуму. Разве не являются диагнозы общества, данные Ясперсом и Хайдеггером, Марксом и Ницше, Фуко и Бодрийяром, по сути дела нашим пересказом старой истории о страданиях первой пары людей, выбравших путь познания. Критики западной цивилизации утверждают, что этот путь привел к новому рабству. Но разве не всегда человек выбирал познание и свободу? Если это уже не раз случалась в прошлом, то и сегодня у нас нет другого пути, кроме как совершенствования разума. Другое дело, что мы сегодня уже не понимаем ранних христиан и их рассказы кажутся нам нелогичными. Прежде всего непонятно, почему Бог рассердился из-за того, что люди вкусили от древа познания, непонятно, почему они наказаны столь жестоко, что не могут искупить свой грех, непонятно, почему, если виноваты люди, был принесен в жертву невинный Сын Божий. Все эти вопросы обнаруживают опасность разума для веры.

Но дело в том, что, став рационалистами и учеными, мы все равно остаемся христианами. Мы не можем, как это хорошо показал Л. Витгенштейн, доказать основополагающие высказывания типа «мир существовал задолго до моего рождения», но и сомневаться в этом мы не позволяем, так как это «разрушило бы все остальное». Таким образом, Витгенштейн, писавший о «нетранзитивном понимании», оказывается близок вехозаветности так же, как и еврейские философы Шестов, Левинас и Деррида. Трудность в том, что возможны непримиримые истолкования веры как «очевидности» (Гуссерль), «достоверности» (Витген штейн), «откровения» (Шестов). Все это говорит о наших, даже если мы атеисты, христианских корнях. Наиболее впечатляющим преодолением, а может быть дополнением, рациональности выглядит «Бытие и время» Хайдеггера. Страх, тревога, забота, вина, совесть, ответственность, смертность человека — вот что полнее и глубже, чем рефлексия, раскрывает суть бытия. Речь идет о неинтеллектуальном опыте признания, и это сближает Хайдеггера с теми, кто настаивал на своеобразии опыта веры и страдания. Но у Хайдеггера этот опыт, как и познавательные акты, служит раскрытию бытия. Однако решимости быть самим собой еще недостаточно для уверенности в том, что таким образом раскроется и суть бытия. В принципе экзистенциальная тревога может быть присуща кому угодно и сама по себе не обеспечивает отказа проснувшейся души от исполнения того, что посылает судьба. А судьба посылает одним фашизм, другим демократию, третьим веру в коммунизм, и чем экзистенциальное переживают себя люди, живущие в соответствующих социальных организмах, тем сильнее чувствуют они волевую решимость к борьбе с тем, что препятствует системе.